По поводу сетований относительно «европоцентризма» указателя Аарне, мол, «по мере удаления от Европы и Западной Азии опознаваемые сюжетные типы исчезают» [1], можно заметить, что тезис Томпсона, согласно которому этот указатель «might be called The Types of the Folk-Tales of Europe, West Asia, and the Lands Settled by these Peoples» [2], вовсе не подразумевает необходимость ставить под cнос всю систему Аарне. Эта система никогда не считалась бесспорной. Общепризнано, что ее слабое место – нечеткое различение сюжета и мотива, отсутствие единого принципа деления сюжетов на группы, или типы. С другой стороны, ее ценность заключается в способности изменяться и – главное – расширяться на новые регионы [3]. Отсюда вполне естественный вывод: в настоящее время насущной задачей является не отказ от указателя Аарне, а перевод на русский язык его последней версии, созданной Г.-Й. Утером (2004) [4]. А отсутствие единого принципа деления (интуитивный характер выделения сюжетов) говорит, что нет, если не вообще, то, во всяком случае, четко осознанного, способа приведения единиц сравнения к сопоставимому виду. Собственно говоря, идея табуляции (табулатуры) сказок по составным частям является определяющей для «Морфологии сказки». Исследования показывают, что при изучении истории рождения сказок важен не только «антитезис» (морфология, деление на мотивы), но и «синтез», когда несколько мотивов соединяются в последовательности, которые известны со времен Проппа как ходы.
В другой статье на этой основе нами были разобраны некоторые примеры индийских и – шире – восточных сказок, что позволило внести некоторые коррективы в наши представления о происхождении сказок Аарне 510 (Золушка) [5]. Кроме того, раньше мы полагали, что сказки о героине по прозвищу Золушка, по историческим меркам, возникают достаточно поздно, как зеркальное отражение стадиально уже состоявшихся сказок о Сивке-бурке, а точнее, сказок о герое по прозвищу Запечник (Золушок и пр.) [6]. Здесь тоже требуется поправка.
Сказка о Золушке, которая так и не стала принцессой
Теперь недавно найденная нами в сборнике Ф.Г.Кашинга сказка зуньи о бедной девушке, пасущей индеек, дает право думать, что сказки о Золушке историческими корнями уходят в те же слои этнографической современности, что и сказки Аарне 530 (Сивко-Бурко). NB сказка Шарля Перро «Cendrillon, ou la petite pantoufle de verre» [7] вполне фольклорна, если угодно, «этнографична», ибо его правка носит стилистический характер.
Сказку народа зуньи «Бедная пастушка» («The Poor Turkey Girl») [8], – а, с точки зрения поэтики, это именно сказка! – удобно представить как вариант европейской сказки о Золушке с неблагополучным исходоv. Во всяком случае, и там, и там виден мотив опоздания (нарушения срока возвращения), которое ведет к обратному превращению даров из роскошных предметов одежды в одежду бедняков. В европейской сказке о Золушке в качестве «ликвидации недостачи» выступает бурная деятельность, которую королевский сын развивает в отношении поиска хозяйки чудесной туфельки.
Так, не является ли эта индейская сказка результатом заимствования из европейской традиции? Такому предположению препятствуют некоторые чисто технические обстоятельства. Во-первых, данный нарратив дает слишком точный снимок быта и этнической истории пуэбло, ибо «присказка» об одомашнивании индеек предками пуэбло соответствует археологическим данным [9]. Во-вторых, это предполагает слишком тонкую переработку: сначала из письменного сказания в устное, а затем из сказки в миф. Если, конечно, во-обще можно себе представить, как сказка из книги Шарля Перро могла по-пасть к пуэбло через испанцев (или американцев во второй половине XIX в. ).
Нашей смелой гипотезе мешают другие факты: (1) этиологический мотив, который придает всему сказанию форму мифа; (2) параллель со сказкой типа Аарне 425 (Аленький цветочек), где искомый персонаж отпускает героиню с условием: «Если скучно тебе, красная девица, поезжай к отцу, к сестрам, побудь с ними день, а к вечеру назад приезжай, да смотри — не опоздай: если хоть минуту опоздаешь — я с горя помру!». Как известно, героиня не по своей вине опаздывает, возвращается на другой день, «а змей мертвый в пруде лежит: с горя в воду бросился». Под этим углом сказку можно рассматривать как сказку «Заклятый царевич» (Аф. 276) с неблагополучным исходом при отсутствии искомого персонажа (заклятого царевича). Другой признак мифа – нет агониста и антагониста. Отсутствие всех персонажей, на спинах которых, как на трех китах, лежит волшебная сказка, означает, что перед нами именно миф. То, что это миф, свидетельствует несомненный факт сходства со строем и моралью кумулятивной сказки «Золотая рыбка» (Аф. 75) [10]. Героиня танцует, танцует, танцует, а солнце садится все ниже, ниже, ниже, выдавая близость к сюжетному типу Аарне 555 (Исполнитель желаний). Ср. формы персонажей-дарителей, финалы и псевдоэтиологические мотивы.
Существует сравнение, совершенно убийственное для теории заимствования этой сказки. Ее сюжетная линия, образы персонажей и форма составляющих мотивов едва отличима от литературной сказки Антония Погорельского «Черная курица, или подземные жители» (1829). Это история мальчика, которого куры, жившие по соседству, за доброту наградили чудесными способностями, но из-за порчи его характера и, как следствие, нарушения данного им слова, покинули свое королевство, лишив его волшебного дара.
На этом фоне самым простым выглядит решение, когда европейская сказка о Золушке историческими корнями восходит к неизвестному нам самопроизвольно возникшему мифу, являющемуся аналогом сказки зуньи. Иначе придется делать слишком много допущений по поводу заимствования.
Итак, по своей структуре сказка о бедной пастушке является мифом. Начальная ситуация – эпифания пастушки, первый предварительный ход – обретение волшебного помощника или дарителя. Далее все идет по обычной схеме: отлучка, нарушение, следствие (кара). В заключении мы видим этиологический мотив о возникновение центра изобилия / размножения индеек.
При решении того или иного нарратива, т.е. при отнесении его к тому или иному виду фольклора, необходимо точно описать его персонажную схему. В данном случае мы имеем дело с простейшим по структуре нарративом, где действие протагониста обращено на него самого, графически образуя собой петлю. Следовательно, этот нарратив является мифом, и его со-держание укладывается в пространство первой метамотифемы.
Исходя из сказанного можно выдвинуть гипотезу, которая гласит: волшебные сказки некоторых типов рождаются непосредственно из мифов, буквально из ничего, за счет «материализации духа», другими словами, путем отражения «идеи» агониста или антагониста на стенах сказочной «пещеры» в виде «теней», или образов – реальных имен / дескрипций этих персонажей. В фольклоре платонизм по своему действию ничем не отличается от материализма.
Раньше мы утверждали, что герой мифа не может трансформироваться в героя волшебной сказки по таким же незыблемым законам сказочного миро-здания, как закон сохранения энергии. С другой стороны, главный персонаж мифа может подвергаться гонениям или бороться в некоторыми безличными силами – стихиями или психическими состояниями (свойствами). Это сказки, где за антагониста можно принять искомого персонажа. Таковыми, в частности, являются как раз сказки Аарне 510 (Золушка) и 530 (Сивко-бурко).
С чем борется бедная пастушка в сказке зуньи? С предубеждением окружающих. Правда, здесь предубеждение играет две разные роли – агониста, который не пускает героиню на праздник, отлучает ее от веселья, и антагониста, с которым героиня вступает в борьбу. С чем борется обычная «золушка»? С предубеждением мачехи и сводных сестер, которые становятся олицетворением, или воплощением данной формы отношения. То есть она борется не с чем-то, а с кем-то. В мужских сказках этого типа первоначально, в индейских сказках, в качестве воплощения враждебной силы выступает птица, сидящая на дереве или столбе, тогда как, скажем, в европейских сказках в качестве препятствия, которое необходимо преодолеть в прыжке, выступает некая вертикаль (терем, гора и пр.). Но здесь уже име-ются воплощенные идеи соперников (включая старших братьев), которые, в конечном счете, выступают одновременно в роли агонистов и антагонистов.
Сказка о Золушке, которая разгадала секрет волшебного ковша
К сожалению, сказку о бедной пастушке не представляется возможным локализовать в указателе Ремедиос С. Викоко «The Types of North-American Indian Tales» (1949). Возможно, этот нарратив был ею классифицирован как мифологический рассказ (story) или эпизод (incident), в терминах Стива Томпсона, бывшего научным руководителем данного исследования. Поэтому данный нарратив не попал в группу нарративов под номером 921 (The Loathly Wife), который соответствует мотиву D732 (Loathly Lady. Man disen-chants loathsome woman by embracing) в указателе Томпсона и который дол-жен быть ближе всего к так и не выделенному мотиву Cinderella: героине удается сделать то, что не в силах сделать ее соперницы. Со сво-ей стороны королевич «расколдовывает» героиню, превратив ее из служанки в свою жену, т.е. в королевну.
Как пишет Ремедиос С. Викоко: «Для целей настоящего Указателя сказ-ка обычно считалась подходящей для включения, если она независимым образом встречается в сборниках не менее двух раз и сумела сохранить общие очертания своего сюжета вместе с определенными идентифицирующими элементами» [11]. В ее указателе номеру 921 дано следующее определение: «Из всех соперниц только девушке с некрасивым лицом (loathly girl) удается приклеить кукурузную муку или пыльцу к блестящей тыкве (ракушке), которую жених вешает у своей двери. Когда он женится на ней, она оказывается молодой и красивой (Лунная дева под личиной земной женщины)» [12]. Как она отмечает, «измельчение кукурузы в муку самого тонкого помола — это брачное испытание невесты на умение вести хозяйство, являющийся особенностью племен зуньи и пуэбло». Например, у хопи это происходит так: «Когда пара решает пожениться, мужчина должен сообщить о своих намерениях семье невесты. Если семья женщины согласна, она должна намолоть кукурузной муки, чтобы отнести ее в дом родителей жениха. Принятие этого подарка матерью жениха представляет собой начало подготовки к свадьбе» [13].
Сюжетная линия The Loathly Wife как своего рода высказывательная функция может быть преобразована в единичную сказку «Человек, который женился на Луне» (Lummis 8) [14] путем замены свободной индивидной переменной Некрасивая жена собственным именем Девушка-луна, а переменной жених – именем Начуручу (см. Приложение).
Надо иметь в виду, что в сказке «Человек, который женился на Луне» эта история (story, случай) играет в ней роль первого хода. Ни одной девушке не удается выполнить условие брачного испытания, сделав муку столь тонкого помола, чтобы ее частицы прилипли к драгоценной чаше из перламутра, принадлежащей вождю Начуручу. Это удается лишь слепой на один глаз Девушке-луне, и она становится женой вождя.
В целом это двухходовая сказка, скроенная по тем же лекалам, что и сказка «Буренушка» из афанасьевского сборника. (1) В русской сказке мачеха обращает Марью-царевну» гусыней, срядив свою дочь в жены царевичу, тогда как в сказке тива две сестры Желтые-маисовые-зерна сталкивают Луну в колодец pozo и засыпают его землей. (2) В русской сказке старичок-пестун приводит Иван-царевича к месту, где превращенная царевна кормит свое ди-тя, хватает ее, вынуждает пройти ряд «обворачиваний» и снова стать моло-дицей, тогда как в сказке тива именно стервятник, гриф-индейка, находит холм, покрытый прекраснейшими цветами, ставший могилой для Луны, и Начурýчу велит ему принести цветок из самой середины холма. (3) Иван-царевич ставит трудную задачу подобно примерке туфельки, но с подвохом: «Ну, господа, которая жена скорее на ворота скочит, с той и жить стану», тогда как Начурýчу кладет цветок между двумя одеялами мантас и производит магические действия, пока не восстает Луна, его жена, прекраснее, чем прежде.
Первый ход как самостоятельная сказка относится к типу Аарне 509 (Родопис) [15]. Срединный мотив, неизрекаемый, но явно подразумевамый, сводится к клеймению (метониминия красоты или искусности), т.е. самопровозглашению себя как искуснейшей мастерицы в приготовлении муки из зерен кукурузы. Об этом же свидетельствует существование «милого обычая» подбрасывать потенциальному жениху рубахи или ножны для шильев с намеком, смысл которого в следующем: «Та, что сделала это, твоя, если ты захочешь ее».
Это, можно сказать, сюжетный обычай – совершенно в стиле туфельки Родопис, подброшенной царю (туфелька – это тоже клеймо, или знак избранности). Подобрав (взяв) такую прекрасную вещь, вождь пуэбло дол-жен найти ее прекрасную владелицу, чтобы жениться на ней. По своей конструкции эта сказка может рассматриваться в качестве заго-товки волшебной сказки с двумя начальными ситуациями. Сначала идет описание Начуручу, который «зачарован», т.е. нечто принуждает его ставить препоны всем девушкам, желающим стать его женой. За этим следует описание очень скромной девушки, которая никогда пыталась бороться за право стать его женой и даже не знает о кличе, брошенном Начуручу. Скромность, доходящая до самоуничижения, самоотречения (подвижничества) и самоотлучения является общей чертой все индейских золушек (см. выше сказку о бедной пастушке). В этой аспекте они становятся неотличимыми от протагониста сказки «Несмеяна-царевна» (Аф. 297), «честнóго работника», который только о том и думает: «как бы перед Богом не согрешить, за труды лишнего не положить?»
Помимо прочего, чтобы придать индейской сказке соответствующий вид сказке «Несмеяна-царевна», придется свести ее начало к мотиву недостачи, что значит перенести в начало мотив «все девушки терпят неудачу при броске муки в магический ковш». Такое преобразование чревато последствиями, а именно тем, что сказка о Девушке-луне начинает сближаться со сказками типа Аарне 559 и, вследствие этого, с номером Аарне 307 [16].
Нам остается разобраться с персонажной схемой данной сказки. Кто есть кто? Возможны ли сказки, в которых нет агониста и / или антагониста, и если да, то как возможны? Так, мы считаем сказку «Человек, который женился на Луне» сказкой о Луне, поскольку роль протагониста выполняет девушка, ибо она является протагонистом срединного мотива. Понятно также, кто является искомым персонажем. Очевидно, что это вождь Начуручу. Но кто здесь агонист и кто антагонист? Сестры Желтые-маисовые-зерна выполняют обе роли. Сначала они насмешками удерживают героиню от помола, а затем насмешками пытаются отвратить ее от участия в состязании. (Мотив состязания невест как перевернутый мотив состязания женихов представляет собой оттенок мотива ярмарки невест.) Эта сказка с полным набором основных персонажей.
Сравним с персонажной схемой сказки «Несмеяна-царевна» (Аф. 297). С кем или с чем борется честнóй работник? Выражаясь иносказательно, с некой напастью, напавшей на царевну тоской или скукой и т.п. Можно даже предположить, что царевну вогнал в тоску, навел на нее порчу некий злой колдун. А поскольку антагонист заявлен в начальной ситуации, эта сказка имеет эпическую структуру и, соответственно, эпический мотив нарушения, который имеет значение вызова в той особой форме, которую мы называем вызовом судьбе, делающей его избранником Бога. Поэтому его падение в грязь на глазах царевны и хлопоты благодарных животных служат оружием, разрушающим чары, наведенные на царевну. Так герой вступает в состязание женихов и побеждает, а миф путем иносказания превращается в волшебную сказку.
Несколько слов о поэтике сказки тива о Девушке-луне. Образ этого женского персонажа не до конца ясен, так как не дается причина ее слепоты на один глаз. И вновь цитируем Проппа: «Нельзя ожидать, что анализ любого текста будет произведен очень быстро и легко. Часто элемент, неясный в одном тексте, очень ясен в тексте параллельном или другом. Но нет параллели, и текст неясен» [17]. Причину мы тут же находим в нарративе под названием «Мать-луна» (Lummis 9), объясняющим появление в мире ночи (Луна отдает богам один глаз; наступает ночь, а живые существа впервые смогли уснуть) [18].
Также непонятно, почему мука у Луны, сделанная в самый последний момент, более тонкого помола, чем у других участниц испытания. Для того, чтобы понять логику этого образа, необходимо знать если не весь корпус, то энное число сказаний народа тива, где следует искать некий образ, проливающий свет на это «темное место». На практике придется перебрать весь фольклор народа тива и даже всех пуэбло, ибо заранее неизвестно, какой по счету будет успешная попытка в поиске нужного варианта. Можно допустить, что чудесное свойство муки героини обусловлено, или, наоборот, подразумевается, небесным характером персонажа («когда луна была девуш-кой»). Поэтому она не нуждается в помощи другого чудесного существа, животного или растения.
Таким образом, в репертуаре пуэбло мы находим профили (исторические заготовки) двух сюжетных типов: Аарне 510 (Золушка) и Аарне 509 (Родопис). Первый представлен сказкой о бедной пастушке, второй – сказкой о Девушке-луне. Две другие сказки, внесенные Ремедиос С. Викоко в список сказок о «некрасивых девушках» (табл. 4), относятся к типу 402 (Царевна-лягушка). Это тоже сказки пуэбло (см. Приложение). Сказка из сборника Элси К. Парсонс «Жена-медведица» [19] и сказка из сборника Рут Бенедикт «Жена-качина» [20] (подчеркнуто «европоцентричные» названия даны нами. – ПБ).
На данном этапе, не вдаваясь в подробный разбор, нам достаточно лишь иначе, чем прежде, поставить вопрос о сложноподчиненных сказках и их роли в возникновении категории волшебных сказок вообще. По-видимому, придаточные ходы в ходе эволюции могут становиться содержанием третьей метамотифемы. См. сказку «Заклятый царевич» (Аф. 276), где сестры, выражаясь иносказательно, сбрасывают героиню в пропасть, заставив ее опоздать с возвращением, а поиск и расколдовывание «заклятого царевича» попадает в пространство третьей главной мотифемы (метамотифемы).
Нарратив народа зуньи «Лава» из коллекции Рут Бенедикт назван по имени великого охотника, являющегося протагонистом, если это миф, или искомым персонажем, если это сказка. А имя означает съедобное растение (букв. «как дикая капуста). Таким образом, этот нарратив может переворачиваться из мифа в сказку и наоборот в зависимости от точки зрения, причем так, что он может служить профилем сюжетного типа Аарне 425, если понятие точки зрения определять по Б.А.Успенскому, т.е. как позицию, с которой ведется повествование в литературном произведении или строится изображение в произведении изобразительного искусства. Он считал проблему точки зрения центральной проблемой композиции (структуры) произведений искусства вообще и литературы в частности [21]. Однако в литературе, как форме словесного искусства, вопрос о структуре произведения носит тривиальный характер в силу закона «произвольности» . Совсем иначе все выглядит в фольклоре, который является формой изобразительного искусства.
В плане происхождения сказок применение понятия точки зрения гораздо более продуктивно, ибо предполагает изначальную рядомположенность различных сюжетов, что, действительно, можно принять за существование основного вида сказок, по отношению к которому, как полагал Пропп, все остальные сказки выступают лишь вариантами [22]. От Красавицы и чудовища (Аленького цветка) до Золушки, как и от Зо-лушки до Царевны-лягушки, один шаг. Вопрос в расстоянии между сюжетными линиями, которое измеряется в образах и мотивов, но с помощью мотифемной линейки. В сказках Аарне 510 нечеловеческое (грязное, уродливое) существо превращается в чудесную жену (из грязи да в князи), а в сказках Аарне 402 (Царевна-лягушка) чудесная жена превращается в нечеловеческое существо и исчезает в своем «царстве» поскольку наступает или, наоборот, нарушается некий заветный срок. В этой связи не будем забывать о мотиве заветного срока в сказках Аарне 410 (Спящая красавица). Сюжетный тип Черная курица пока оставим безномерным.
Все это к вопросу о расчленении потока сказочных сюжетов как способе возникновения «языка» сказок по вертикали (по кустам). А строгое отделение одной сюжетной линии от другой (очищение от «информационного шума») обусловлено пропповским требованием динамики сказочного действия. Возникновение сказок по вертикали (по ступеням) в данном случае не отрицается, но предполагается.
P.S. В отношении «нестандартных» сказок («антисказок») о женщинах, которые в определенный срок или по определенному знаку покидают своих мужей, превратившись в существ иного мира, в дальнейшем может быть предпринято отдельное исследование в продолжение исследования о сказках, основанных на поверьях о женщинах-демоницах [23].
7 апреля 2025 г.
ПРИЛОЖЕНИЕ
1. Бедная пастушка. Сказка зуньи (Cushing, p.54-64) [24]
Давным-давно у наших предков не было ни овец, ни лошадей, ни быков и коров. И все же у них были домашние животные, а среди них – индейки. В Матсаки в это время обитало много богатых семей, владевших большими стадами этих птиц. Птиц пасли их рабы или бедняки на равнинах вокруг Громовой горы, у основания которой расположен Матсаки. На краю этого селения в маленьком разрушенном домике жила в одиночестве очень бедная девочка, одетая в грязные лохмотья, так что на нее было стыдно смотреть, хотя она не была уродливой: у нее было привлекательное лицо и яркие глаза. То есть она была бы такой, с округлым лицом, если бы она не голодала и не был изнурена. Она пасла индеек, получая за это скудную пищу и – время от времени – кусок старой изношенной одежды. По своей крайней бедности она была скромна. А так как она никогда не чувствовала доброты по отношению к себе, она была очень добра к своим индейкам. Те отвечали ей любовью и покорностью, слушаясь её везде и всегда. Однажды, когда она вела своих индеек на равнину, она услышала клич жреца-глашатая, что через четыре дня состоится Танец Священной Птицы, большой праздник для всех, особенно для молодых людей и девушек, для которых это означало участие в танцах.
Бедной девочке никогда не разрешали присоединиться к великим празднествам ее народа и даже видеть их. Естественно, ей очень хотелось принять участие в этом празднестве. Но она подавляла в себе это желание мыслью о том, что для нее невозможно видеть Танец Священной Птицы, тем более присоединиться к нему, ведь она уродлива и дурно одета. Так она размышляла вслух или говорила со своими индейками, когда вела их домой в клети. После этого она каждый день наблюдала, как люди готовили к празднику одежды и угощения, слышала, как они болтали и радовались предстоящему торжеству. По своей привычке она разговаривала с индейками, не представляя себе, что они понимают ее слова. Однако они понимали гораздо больше, чем она могла себе представить. На четвертый день, когда жители Матсаки ушли в сторону Зуньи, а девочка бродила со стадом по равнине, к ней по-дошел самый большой индюк и сказал, что она достойна участвовать в празднике, что в полдень, когда танец будет в самом разгаре, они помогут ей стать такой красивой и такой роскошно одетой, какой ее никто никогда не видел, и юноши захотят взять ее за руку и ввести в круг танцующих вокруг алтаря. При этом он ее предупредил, что, если, увлекшись увеселениями, она забудет о них, своих друзьях, они сочтут, что она заслуживает своей тяжелой жизни, что, находясь в довольстве, она будет относится к ним так же, как все сейчас относятся к ней. Едва солнце стало клониться, они пошли домой и велели войти в их жилище. Они попросили отдать им части ее одежды. Она сняла и бросила на землю свою рваную накидку. Индюк топтался на ней, рвал ее, потом подул на нее и положил перед ней роскошную вышитую хлопковую накидку. Затем другие поднесли ей другие части одежды такие же роскошные, какие носят богатые хозяйки в Матсаки. А перед этим индейки кружили вокруг нее, пели, обмахивали своими крыльями, пока она не стала такой чистой, а ее кожа такой мягкой и блестящей, как у самой прекрасной девушки из богатейшего дома в Матсаки. Волосы ее стали мягкими и волнистыми, щеки округлыми, а ее глаза веселыми. Затем они надели на нее прекрасное ожерелье, серьги и другие украшения, т.е. все то, что они подбирали с земли благодаря своему острому зрению. На прощание индейки напомнили ей, что она не должна опаздывать.
Когда она пришла на танцевальную площадку, все взоры обратились к ней, все были в восхищении от ее красоты и богатства наряда: «Откуда эта прекрасная дева?» Роскошно одетые руководители танцев поспешили к ней, извиняясь за свои скромные наряды, чтобы пригласить ее в круг юношей и девушек, танцующих вокруг музыкантов и алтаря в центре плазы. Лучшие из танцоров соперничали за ее руку. Она весело танцевала и танцевала, пока солнце на западе не село низко. Но, увы, погрузившись в удовольствия, она не думала об индейках, ей не хотелось возвращаться к ним в момент наивысшего успеха. Она думала задержаться еще немного, чтобы побежать к ним перед самым заходом солнца, а завтра получать удовольствие от разговоров о незнакомой девушке. Она продолжала и продолжала танцевать. Наконец солнце село, она убежала прежде, чем кто-либо успел заметить куда.
Тем временем индейки, решив, что она забыла их и что она не заслуживает лучших вещей, чем те, к которым привыкла. Они решили отправиться в горы. Девушка прибежала и увидела открытую калитку – индеек нигде не было. Она побежала вслед за ними и услышала их песню о том, что их дева-мать покинула их и потому они ушли прочь. Она звала их, но они только ускоряли шаг. Бедная пастушка посмотрела вниз на свое платье. Оно стало таким же рваным и грязным, каким было. Усталая и отчаявшаяся, она вернулась в Матсаки.
Это было во времена предков. В тех местах (Zuñi Mountains) множество следов индеек и других знаков. Это песня индеек, выбитая на скалах. А на прилегающих равнинах с тех пор индейки встречаются чаще, чем в других местах. И, наконец. «Боги дают людям то, чего они заслуживают. Если бед-ные бедны душой и сердцем так же, как внешне, как они могут не остаться бедными до конца своих дней?»
2. Человек, который женился на Луне. Сказка тива (Lummis 8) [25]
Могущественный Начурýчу («Голубой свет зари»), не имел родителей, так как был создан самими богами и наделен ими такой силой, которую превосходила лишь сила богов. Он вождь в пуэбло Ислета, и занимается он тем, что ткет на продажу мантас (mantas ). Помимо этого, он великий знахарь, а он юн, высок, силен и красив. Все девушки селения дарят ему улыбки, про-ходя мимо него по площади, а он и не взглянет ни на одну из них. По мило-му обычаю народа тива (tée-wahn), застенчивые девушки незаметно подкладывают в его дом чудесной работы бахромчатые рубахи и яркие ножны для костяных шил, как бы говоря этим: «Та, что сделала это, твоя, если ты хочешь ее». Но Начурýчу на подарки обращает не больше внимания, чем на улыбки, продолжая ткать мантас, лучше которых на земле народа тива не было и нет. А самые рьяные среди соперниц – две сестры по имени Желтые- маисовые-зерна. Они молоды и красивы, но обе злые колдуньи. Когда все другие девушки уже бросают свои попытки, разочарованные безразличием молодого вождя, эти две продолжают ходить каждый день, надеясь привлечь его внимание.
Наконец, Начурýчу так устает от этих приставаний, что нанимает громкоголосого глашатая, чтобы тот объявил по всем улицам, что через четыре дня он выберет себе жену. Он повесит на двери свой драгоценный ковш омате для черпания воды из тинахас, и каждая девушка сможет бросить на него горсть кукурузной муки . Девушка, чья мука помолота столь тонко, что прилипнет к омате, станет женой вождя. Едва проносится эта весть, как отовсюду доносится легкий топот маленьких ножек (sic!) в мокасинах. Девушки выбегают из домов, чтобы не пропустить ни одного слова, и как только вестник пробегает, они бросаются обратно в дом и начинают выбирать себе самый большой и ровный початок. Облущив початок, они берут несколько горстей зерен, несут к мельничному камню метате и с помощью мано, ручного камня, перемалывают, пока твердые зерна не превращаются в мягкую, голубоватую муку. Так они трут и на второй день, и на третий, и на четвертый, пока помол не становится таким тонким, что каждая девушка уверена, что ее мука прилипнет к омате красивого молодого ткача. Сестры Желтые-маисовые-зерна трудятся усерднее других, днем и ночью, все четы-ре дня со всеми известными им магическими словами.
В те далекие дни Луна не на небе жила, а была просто девушкой из пуэбло Ислета . Это была очень красивая девушка, но слепая на один глаз. Она давно восхищалась Начурýчу, но была слишком скромна, чтобы пытаться привлечь его внимание, как это делали другие девушки. К тому же во время объявления воли вождя она была в отлучке во владениях своего отца и вер-нулась только на четвертый день, когда девушки вот-вот должны были пойти опробовать свою муку, бросая ее на магический ковш. Две сестры только-только выходили из дому уверенные в своем успехе. Они-то ей и сказали, что происходит, но лишь за тем, чтобы уязвить ее и посмеяться ей вслед, когда она побежала к своему дому. К этому времени выстроилась длинная вереница девушек. Одна за другой они подходили к дому Начурýчу, на двери которого висел драгоценный ковш омате. Каждая несла в левой руке не-большую корзину с мукой и, проходя мимо, бросала горсть муки на магический ковш, но мука падала на землю, оставляя поверхность ковша незамутненной и блестящей как прежде. Сестры Желтые-маисовые-зерна дождались, когда другие потерпят неудачу, и сами бросили по горсти муки. Мука не пристала к поверхности, но сестры остались на месте, продолжая бросать муку на зеркальную поверхность омате.
Тут приходит Луна с единственной горсточкой муки, которую она в спешке намолола. Сестры насмехаются над ней, называют беднягой, дурочкой, не веря, что П’áлеео сможет победить, не имея четырех дней, чтобы хорошенько перемолоть зерна. Но Луна не обратила внимания на их насмешки. Она мягким движением руки бросила муку на ковш. Мука была так тонко помолота, что каждая частичка прилепилась к полированной раковине и ни одна не упала на землю. Когда Начурýчу увидел это, он встал от своего ткацкого стана, подошел к Луне, взял ее за руку и сказал: «Ты та, что будет моей женой. Ты никогда ни в чем не будешь нуждаться, так как у меня очень много всего». Он дал ей множество прекрасных мантас, пелерин из хлопка, мокасин из толстой кожи так, чтобы она могла одеться как жена очень богатого вождя. Сестры Желтые-маисовые-зерна уходят, поклявшись отомстить Луне. Начурýчу и Луна, его любимая, жена жили очень счастливо.
Не было хозяйки среди пуэбло лучше, чем лона, и охотника лучше, чем Начурýчу.
3. Великий охотник Лава, или Жена-качина. Сказка зуньи (Benedict 7) [26]
В Какима жил молодой человек, который был великим охотником. Каждый день он добывал оленя, и все девушки желали выйти за него замуж. Девушка из Пинава сказала, что станет его женой. Она взяла на голову большую корзину с мукой и пошла к дому молодого охотника. Пришла и сказала его матери, зачем пришла. Женщина велела дочери позвать брата. Та пропела: «Анелава , лава , лава». Он спустился туда, где девушка его ожидала, и, узнав о цели ее прихода, сказал, чтобы она бросила свою муку в его белую раковину, – ту, что в верхней комнате: если прилипнет, она станет его женой. Она поднялась, взяла горсть муки и бросила ею в раковину. Мука осыпалась на землю. Он сказал ей, что она должна уйти, что она не может быть его женой. То же стало с девушками из Хамраса, Квакина и Хавику, которые хотели выйти за него замуж.
В Хулокта жила девушка по имени Атокль. Она сказала, что пойдет в Какима: «Этот молодой человек отказал всем девушкам, какие хотели выйти за него». Она взяла лава и положила в свою корзину. Она взяла горсть кукурузной пыльцы и завернула в одежду. Все это она положила в свою корзину.
Она шла, тяжело ступая, и пришла в Какима. Увидев ее, все стали разбегаться. Все говорили: «Атокль идет, чтобы выйти за Лава». Она вошла в дом. Младшая сестра охотника, увидев ее, попыталась спрятаться. На вопрос матери, зачем она пришла, она ответила на языке жестов (in dumb show) : «Я пришла стать женой твоего сына». Лава выходит из своей комнаты и ставит передней ту же задачу, что и перед другими девушками. Если частицы муки, брошенной ею, пристанут к его раковине, она будет его женой. Она бросает кукурузную пыльцу, и ни одна частица не падает на землю. Он испуганно смотрит на ее большие глаза, большой рот и седые волосы. Атокль на языке жестов говорит: «Теперь ты мой муж». Они сходят вниз. Его мать в страхе. Она готовит им постель. Они идут спать. Молодой человек испуган. Она снимает платье и мокасины. Он не двигается, она кладет его рядом с собой. Когда он засыпает, она снимает маску, и утром он просыпается рядом с прекрасной девушкой. Атокль остается с ним. Выходя из дому, она надевает маску, люди боятся ее. Когда они остаются наедине, она в облике прекрасной девушки все время мелет муку. Через четыре года она сказала отцу молодого человека, чтобы он сделал маску такую же, как у нее, а жрец велел всем людям через четыре дня наделать для нее молельных палочек. Они встали в две линии, и она прошла между ними, держа охапку молельных палочек. Она ушла назад в деревню духов качина.
4. Сказка без названия, или Жена-медведица. Сказка зуньи (Parsons 6) [27]
В Halona жил сын жреца shiwanni. Все девушки хотели его. Одна пришла и принесла с собой корзину с мукой. Ее спросили, зачем пришла. Она ответила, что хочет этого молодого человека. Отец сказал, что слово за сыном. Тот сказал ей, что они не будут спать вместе, а будут ждать, пока взойдет их отец, Солнце. В стене его комнаты была shotone (перламутровая ракушка моллюска Абалон). Если она бросит комок из муки в эту раковину, и он прилипнет к ней, она станет его женой. Когда Солнце взошло и осветило ракушку, она бросила комок, но он не прилип и упал на землю. Молодой человек сказал, что она не хочет его по-настоящему. Она обиделась и ушла, сказав, что ему не нужна жена, что он просто издевается над девушками. Другая девушка пришла из Matsaki. Они спали раздельно. Наутро все повторилось. Эта девушка тоже обиделась и ушла.
Потом была девушка из Shipapulemi. Она слышала о том, что этому молодому человеку никто не нужен. Вместо того, чтобы молоть маисовую муку, она пошла и набрала полную корзину плодов кактуса.
Семье юноши плоды понравились. Но, поскольку она принесла не муку, а плоды кактуса отец заподозрил, что она – не человеческое существо («not a real person»). Во время сна девушка храпела. Он не спал всю ночь и начал думать, что с ней что-то не так. Наутро она сунула руку за пояс и вынула свою священную муку. Эта мука была очень грубого помола. Перед тем, как бросить, она произнесла слова заклинания, обращаясь к Солнцу-отцу, чтобы он держал крупинки и не позволил им упасть, а ей – потерпеть неудачу. Все крупинки пристали к раковине, ни одна не упала. Молодой человек обнял ее и сказал, что она по-настоящему хочет его, поэтому у нее все получилось. Отец и мать жениха спросили ее, будет ли она его женой. Она ответила: «Да». Ни отец, ни мать не знал про раковину в стене. Молодая жена принялась молоть маис и за день перемолола восемь корзин при дневной норме в одну корзину. В эту ночь они спали вместе. Они хотели друг друга.
С тех пор она молола каждый день, у них было много муки.
Появились клоуны koyemshi, затем танцоры sayatasha. Оставалось четыре дня до церемонии shalako. Молодой человек взял оленью кожу, померял ногу жене и сделал ей мокасины. Она продолжала молоть зерна кукурузы. Вскоре раздался зов танцоров sayatasha – hu! hu! hu! Молодая превратилась в медведицу и побежала назад в Shipapulemi. Ее отцы (медведи) сказали: «Впредь на охоте, встретив нас, люди, чтобы мы не напали на них, будут издавать крик танцоров sayatasha, и мы будем убегать. Из-за того, как ты поступила, мы все будем делать то же самое». Теперь охотник в поле, испугавшись, повторяет зов sayatasha, медведь слышит и убегает к себе домой в Shipapulemi. Медведи также сказали ей, что муж насмехался над девушками, которые за ним ухаживали. Надо пойти и сказать ему, чтобы он впредь так не поступал. Все это время он болел. На четвертую ночь жена пришла к нему в облике медведицы и унесла в Shipapulemi. Медведи сказали ему, что послал свою дочь в наказание за насмешки над девушками («спинами и руками» мужчин), и она отнесла его домой. Когда он вернулся, он не послушался слов, сказанных ему, и через четыре дня умер, отправившись в koluwela (дом богов зуньи). (Вот откуда это поверье или заговор) Как девушка бежит домой, услышав клич sayatasha, так медведи не нападают на охотника и убегают домой, если он издаст этот клич.
Скачать
