Для проверки выводов, сделанных на предыдущем этапе исследования[1] проведем еще одно сравнение, сопоставив текст «Царевич и его жена сорокалетняя змея» с текстом «Яд шулмусихи и сила Бургана». (Мы условно определяем традиционные устные сказания как «тексты», поскольку имеем дело с записью, письменным источником, фиксирующим только «вершины» двух этих образцов фольклора.)
Из наблюдений над двумя нарративами становится видно, что алтайский нарратив как по структуре, так и по рисунку мотивов, демонстрирует гораздо больше параллелей с волшебной сказкой, чем уже разобранный нами азербайджанский нарратив. В отличие от классической волшебной сказки рассматриваемый нарратив не имеет четких, однозначных терминов-субмотифем движения – отлучка, отправка, путешествие, возвращение, прибытие, которые выступают границами (переходами) между субмотифемами, образующими ядро трех больших мотифем: нарушение, испытание (подвиг), трудная задача.
Как отмечалось в предыдущей части, примечательной особенностью алтайской сказки является то, что указанное сходство обнаруживается именно с нарративом, который в качестве встроенного второго хода, известен по сказке «Кощей Бессмертный» (Аф. 157).
Сказ про то, как Иван-царевич Кощея Бессмертного убил по преимуществу является типичной антисказкой в том смысле, что протагонист наносит вред агонисту (Иван-царевич выпытывает посредством парного персонажа, где находится смерть Кощея).
Подобным образом алтайский нарратив представляет собой Сказ про то, как охотник шулмусиху убил (посредством парного персонажа, в роли которого выступает лама, герой узнает про последнее и единственное средство погубить шулмусиху – золотую шапку тирчик, или шапку тысячи Бурганов; золотой тирчик – топологический эквивалент Кощеева яйца).
«Сказочность» строения и формы мотивов алтайского нарратива более очевидна.
Впрочем, интересующая нас часть сказки «Кощей Бессмертный» тоже не вполне дотягивает до волшебно-сказочных стандартов. Вероятно, поэтому данный сюжет в русской традиции никогда (?) не исполняется в качестве самостоятельного нарратива.
Отличие сюжетной линии алтайской сказки от русской заключается в том, что шулмусиха сама отправляется за своей смертью. Возьмем на заметку: делается это за счет того, что в качестве шаблона используется исполнение кумулятивной сказки родственной русской сказке «Жар-птица и Василиса-царевна» (Аф.169). Здесь становится видно, в чем ошибались представители финской школы. Сказки не выстраиваются в линию от сюжета к сюжету, но расходятся кругами или волнами по всей поверхности фольклорного пространства. Вероятно, именно это делает окончательно невозможным существование того явления, которое описывается теорией заимствования (несуществование чего-либо – это отсутствие сущности).
[1] См.: Сказка – поверье – антисказка I // ethnomanuscripts.ru, 5.07.2020.
скачать
