Данная страница появилась в связи с необходимостью привести в порядок папки, лежащие на виртуальном рабочем столе. В реальности это домашний архив с реальными, в том числе электронными, папками, содержащми копии работ с выделенными местами, или просто выписки, сделанные от руки. Речь идет о выписках с важной информацией или положениями, имеющими теоретическую значимость. С этой точки зрения, необходимость такой страницы состоит в том, чтобы оживить в памяти многие вещи и установить их место расположение относительно авторства, поэтому при составлении их перечня будет использоваться принцип близкий к алфавитному карточному каталогу, который будут вставляться по мере их поступления. Цитаты приводятся в качестве своего рода историографических ориентиров, а не прямого руководства к действию, поскольку многие высказывания «фальсифицируемы». Так что сам факт цитирования не означает, что все приводимые цитаты являются для нас верхом научной добросовестности и взыскательности к себе. Однако, мягко говоря, не очень глубокие работы тоже являются частью истории науки. Например, не всегда можно понять. о чем писал в своих книгах Пропп, не зная, в какой токсичной среде ему приходилось работать. Помимо прочего, читая работы 20-30-х годов, видно, как безобразно низко опустилась так называемая «фольклористика» в настоящее время, особенно в части постановки задач.
3.03.2020
Азадовский Марк. С.Ф.Ольденбург и русская фольклористика // Сергею Федоровичу Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельностию Сборник статей. Л., 1934.
«Печатался тот вариант, который казался исследователю лучше или наиболее чистым… так поступал Афанасьев со сказками…» (стр.27).
Андреев Н.П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929.
«При определении, в какую именно частную группу следует отнести ту или иную сказку, принимается во внимание, какому моменту в сказке принадлежит главная роль, насколько это возможно определить» (стр.9).
«Желая определить, какому номеру в указателе соответствует та или иная сказка, нужно составить самое краткое изложение сказки по типу тех формулировок, какие даны в указателе. При этом следует иметь в виду, что для определения типа сказки важно лишь сюжетное движение ее, т.е., так сказать, те происшествия, о которых повествует сказка, а не определения и характеристики лиц и предметов и не украшающие детали» (стр.9).
Аникин В.П. Русская народная сказка. М., 1977.
«Мышление первобытного человека свойственна конкретность. А.М.Горький говорил: “Мифотворчество в основе реалистично”» (стр. 102).
«Истина заключалась не в магическом обряде, а в представлениях и понятиях, которые возникали на основе наблюдений людей за реальными явлениями» (стр. 102).
Веселовский, А. Н. Собрание сочинений Александра Николаевича Веселовского. Т. 2. Вып. 1. Серия I. Поэтика. Т. 2, вып. 1. Поэтика сюжетов. 1897-1906. СПб. , 1913.
«Я уже выразился при другом случае, что наш поэтический язык представляет собою детрит; я присоединил бы к языку и основные формы поэтического творчества.
Можно ли распространить это воззрение и на материал поэтической сюжетности? Дозволено ли в этой области поставить вопрос о типических схемах, захватывающих положения бытовой действительности; однородных или сходных, потому что всюду они были выражением одних и тех же впечатлений; схемах, передававшихся в ряду поколений как готовые формулы, способные оживиться новым настроением, стать символом, вызывать новообразования в том смысле, в каком выше говорено было о новообразованиях в стиле? Современная повествовательная литература с ее сложной сюжетностью и фотографическим воспроизведением действительности по-видимому устраняет самую возможность подобного впроса; но когда для будущих поколений она очутится в такой же далекой перспективе, как для нас древность, от доисторической до средневековой, когда синтез времени, этого великого упростителя, пройдя по сложности явлений, сократит их до величины точек, уходящих вглубь, их линии сольются с теми, которые открываются нам теперь, когда мы оглянемся на далекое поэтическое прошлое, — и явления схематизма и повторяемости водворятся на всем протяжении (стр.2).
«Под мотивом я разумею простейшую повествовательную единицу, образно ответившую на разные запросы первобытного ума или бытового наблюдения. При сходстве или единстве бытовых и психологических условий на первых стадиях человеческого развития такие мотивы могли создаваться самостоятельно и вместе с тем представлять сходные черты» (стр.11 ).
«Под сюжетом я разумею тему, в которой снуются разные положения-мотивы…» (стр.11).
Вилинский С.Г. Схематизм в творчестве М.Е.Салтыкова-Щедрина // Сборник статей в честь академика А.И.Соболевского. Л., 1928.
«Термин этот не нов: «схематизмом» в применении к древнерусской литературе обыкновенно называются те агиографические приемы (выделено мной. — ПБ), которые состоят во введении в жития некоторых святых подробностей, встречающихся в житиях других святых…» (стр.390).
Жирмунский В.М. Проблемы формы в германском эпосе // Поэтика. Временник отдела словесных искусств, IV, Л., 1928, с.90-113.
«Для ученых-романтиков героический эпос – произведение «народного творчества. С современной точки зрения, эпос – «дружинный» или «рфцарский», произведение феодальной аристократии» (стр. 91).
«Гойслер показывает на примере дошедших до нас германских песен, что песня – не эпизодична: она всегда исчерпывает соответствующий сюжет до конца, доводит его до развязки. Песня может пренебречь экспозицией и начинаться в середине действия (in medias res); но ни одна песня не заканчивается до развязки соответствующего эпического сюжета, так что каждая песнь имеет своим содержанием совершенно самостоятельный и законченный сюжет» (стр. 94).
Кагаров Е.Г. Психоанализ и фольклор [Рец. на: Ernest Jones. Psycho-Analysis and Folk-Lore // Scientia, XXVIII, vol. IV, No.263 – 3, 1934, p.209-220] // Советский фольклор, 1935, № 2-3, с.431-433.
«И действительно, натянутость и нелепость объяснений фольклорных мотивов психоаналитической школой бьет прямо в глаза. Достаточно сослаться хотя бы на истолкование Джонсом (в разбираемой статье) роли животных в сказках. Вместо того, чтобы увязать эту роль с социально-экономической базой, с натуральным хозяйством доклассового общества, в котором дикие и домашние животные имели основное п р о и з в о д с т в е н н о е з н а ч е н и е, и возникающими на этой почве общественными отношениями, наш автор предпочитает видеть в образах животных и фантастических существах устного эпоса олицетворения ненавистного мальчику отца и любимой им матери» (стр.433).
Кузнецов М.М., Дмитраков И.П. Против буржуазных традиций в фольклористике // Советская этнография, 1948, № 2, с.230-239.
«Если фольклор, как мы видели выше, является творчеством «социальных низов», то литература, по В.Я.Проппу, есть творчество «господствующих классов». Ненаучность и реакционность подобного вульгарно-социологического разделения литературы и фольклора давно уже разоблачены в советском литературоведении, почему мы не считаем нужным останавливаться на критике этого положения» (стр. 231).
«Оказывается, если верить В.Я.Проппу, фольклор отражает религиозные представления» (стр. 232).
«Методологически В.Я.Пропп выполняет эту задачу, заимствуя у А.Н.Веселовского (и даже точнее – у финской школы фольклористики, доведшей до абсурда формалистические экскурсы Веселовского) приемы оперирования абстрактными сюжетными схемами» (стр. 233).
«Взяв за основу сюжетную схему волшебной сказки, В.Пропп сопоставляет ее со схемой обряда инициации, находит тут некоторое соответствие (а при отвлеченном абстрагировании такие соответствия найти не трудно) и приходит к выводу, что в основе волшебной сказки лежит обряд инициации. Но свести волшебную сказку только к одному обряду было бы непосильной задачей даже для В.Проппа. И наш автор несколько расширяет основу сказки и включает в нее другой цикл – цикл представлений о похоронах. Вот эти два цикла – обряд инициации и представлений о смерти – и являются основой почти полностью определяющей волшебную сказку» (стр. 233-234).
«Материалы об обряде инициации В.Я.Пропп берет (причем, берет без разбора, некритично) у буржуазных исследователей, наблюдавших его. например, в Океании, применяет же он эти наблюдения для объяснения русской сказки. Нет нужды здесь подробно останавливаться на доказательстве ненаучности такого метода. Ведь даже, например, у двух африканских племен бушменов и бечуанов обряды инициации проводятся по-разному. Какие же у исследователя основания для того, чтобы безапелляционно утверждать будто русская сказка есть рассказ об обряде инициации у австралийцев или полинезийцев? Или, быть может, тут подразумевается влияние? Но кого же – австралийцев на славян или наоборот?» (стр. 234).
«Вопиющий антиисторизм, схематизм, очевиднейшая недопустимость подобного рода сопоставлений – все это настолько разительно и так бьет в глаза, что только диву даешься, как эти «открытия» проф.В.Я.Пропп мог всерьез преподносить своим читателям» (стр. 234).
«Материалы об обряде инициации В.Я.Пропп берет (причем берет без разбора, некритически) у буржуазных исследователей…» (стр. 234).
«Нам хочется задать В.Проппу элементарнейший вопрос: считает ли он волшебную сказку художественным произведением? Является ли сказка этапом в становлении эстетического сознания народа… К большому сожалению, мы ни разу не встретили его в роли исследователя народного искусства, народной поэзии!А ведь одна из больших задач фольклористов – исследование истоков человеческого искусства»» (стр.236).
Кульжинский Я.С. Как сложилась сказка о Кириле Кожемяке (О превращении истории в сказку). Петербург — Киев, 1911.
«Разгорелся змий от работы, жажда его мучит… Змий как кинулся пить – всю реку выпил, “застогнал” и лопнул. Потому и реченку, которая осталась от той большой реки, назвали теперь стугной. Ну, а Кирилло Кожемяка вернулся в Киев, выпустил из пещеры княжну, построил над пещерой… монастырь и сам в нем постригся в монахи» (стр. 5).
Марр Н.Я. Академик С.Ф.Ольденбург и проблема культурного наследия // Сергею Федоровичу Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельностию Сборник статей. Л., 1934.
«Как литературовед он (С.Ф.Ольденбург. — ПБ) остался верен правильно им воспринятому взгляду, что «фольклор» это не особое народное творчество, а литература изустная» (стр.11).
Никифоров А.И. [Рец.] Две французские книги по фольклору // Художественный фольклор. I. М., 1926.
«Растерянность перед огромным материалом и крахом всех теорий, претедовавших на полное обладание этим материалом… (стр.107).
Никифоров А.И. [Рец.] W.Andersen. «Kaiser und Abt. Die Geschichte eines Schwanks». Helsinki, 1923 // Известия Отделения русского языка и словесности Академии науСоюза Советских социалистических республик. Том XXXI. Л., 1926.
«Каждая сказочная тема может быть разложена на ряд «простейших повествовательных единиц» — мотивов» (стр.5).
«Постоянный комплекс мотивов, характерный для данной сказки, является сказочным сюжетом» (стр.5).
Никифоров А.И. К вопросу о морфологическом изучении народной сказки // Сборник статей в честь академика А.И.Соболевского. Л., 1928.
«Третий закон — закон категориальной или грамматической формовки действия. Он состоит в том, что частные сказочные действия складываются в единый ход по категория, аналогичным морфологическим категориям словообразования в языке (стр.175).
Никифоров А.И. Сказка. Ее бытование и носители // Русская народная сказка. М.-Л., 1930.
«Третье компзиционное вление в сказке — трехступенчатое строение сюжета» (с.9)
Никифоров А.И. Социально-экономический облик северо-русской сказки 1926-1927 годов // Сергею Федоровичу Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельностию Сборник статей. Л., 1934.
«… сказка о животных является преимущественн сказкой детской и хранящейся для детей» (стр.379).
«… сказка о победителе змея не есть домашняя детская сказка, а что-то иное» (стр.380).
Никифоров А.И. [Рец.] Финская школа перед кризисом // Советская этнография, № 4, 1934.
Никифоров А.И. Структура чукотской сказки как явление примитивного мышления // Советский фольклор, № 2-3, 1935,
«… включения фольклора в единую линию развития с литературой…» (стр.235).
«В чукотской сказке, как правило, европейскую сказку узнать невозможно, не делая сознательного насилия над материалом сравнения» (стр.241).
«… некоторые из тех рассказов, которые сами чукчи называют лымныл — сказкой» (стр.242).
«Самым интересным, однако, с точки зрения формы , моментом в чукотской сказке является тот факт, что в ней замечается вместо господства конструктивного европейского принципа tres — свой собственный. совершенно иной принцип — pente» (стр.255).
Ольденбург С.Ф. Фабло восточного происхождения // Журнал министерства народного просвещения. Седьмое десятиелетие. Часть CCCXXXXVI. СПб., 1903, с.217-238.
«Несомненно г.Бэдье прав, когда предостерегает против, увы только слишком частых, увлечений гипотезой восточного происхождения средневековых повествовательных памятников, но и он, думается нам, зашел бы слишком далеко в своем скептицизме, если бы стал отрицать преемственную связь французскаго фабло XIII века с арабским рассказом IX века и далее индийское происхождение последняго. Безграничный скептицизм не менее вреден в научном изследовании, чем недостаток критики» (стр.238).
Ольденбург С.Ф. Фабло восточного происхождения II // Журнал министерства народного просвещения. Седьмое десятиелетие. Новая серия. Часть V. СПб., 1906, с.221-239.
«К счастью для него, г.Бэдье, несмотря на свою категоричность, сделал оговорку, которая является для него спасительной, но вместе с тем в значительной мере подрывает доверие к предлагаемому им методу; он допускает возможность ошибки при определении w и добавочных частей. Это вполне справедливо, но как согласовать подобное заявление с вышеприведенным категорическим объяснением «элемента» разсказа? Граница, столь строго проведенная между «элементом» и добавочными частями, становится неопределенной, и принцип, на котором построено все разсуждение г.Бэдье, рушится. Да оно и не могло быть иначе, ибо вопрос о том, что считать «элементом» и что добавочными частями, решается каждым изследователем на основании субъективных данных и может конечно иметь всегда несколько решений» (стр.232).
Ольденбург С.Ф. Странствование сказки // Восток. Книга четвертая. М.-Л., 1924, с.157-160.
«Под определенною сказкою или рассказом мы разумеем определенное сочетание мотивов рассказочных единиц, так что определенный рассказ мы модем изобразить формулою a + b + c + d и т.д., при чем каждая такая совокупность носит обыкновенно общепринятое название: «Золушка», «Иван царевич и серый волк», «Конек Горбунок», «Семь Симеонов», «Красная шапочка» и т.д. При этом непременно бывают известные отступления в отдельных мотивах, и формула становится напр: a + b1 + c1 + d, и т.д.; или же являются новые мотивы: a + f + c + k + d и т.д. Если число отступлений не слишком велико и не указывает на принадлежность рассказа у другой теме, то мы в праве считать, что имеем дело только с вариантом одной и той же темы.
Каждая сказка должна считаться произведением того, кто ее пересказал, ибо каждый пересказчик и выбором темы, и способом ее изложения совершает творческий акт, вносит свой субъективный элемент; старое представление о каком-то массовом народном творчестве должно быть отброшено» (стр.158)
«Прежде всего необходимо выяснить, какие сказки существуют в отдельных странах, какие темы в них особенно популярны, какие перешли в литературу, какие остались в устной передаче» (стр.159).
«Как ни слабы в настоящее время наши знания по отношению к затронутым здесь вопросам, мы все же имеем некоторую возможность определить круг сказочных тем известных стран и, тщательно подбирая варианты, встречающиеся в тех или других местностях и странах, мы можем начать прослеживать движение отдельных сказочных тем. Этим методом, который принято называть историко-географическим и которым с особенным успехом пользовались финские ученые, мы начинаем достигать более или менее конкретных результатов, при чем мы далеко не всегда приходим в Индию, как к исходному пункту» (стр.160).
«При пользовании историко-географическим методом систематически привлекается очень большой материал, и мы лишний раз убеждаемся, какое существенное и исключительное значение имеет использование массового материала. Только теперь мы можем начать выходить из круга неопределенных постановок вопросов, в общих, а не строго конкретных формах, из круга, в котором зародилась и индийская теория происхождения сказки» (стр.160).
«Перед нами стоят заманчивые задачи, нам пока недоступные еще, при недостаточной точности методов нашей работы: у нас хватает знаний, чтобы успешно критиковать применяемые ныне методы, и потому нетрудно было показать те ограничения, с которыми надо принимать индийскую теорию странствования сказки, но не хватает у нас еще знаний, чтобы работать с тою точностью, с которою работают наши товарищи естественники» (стр.160).
«Индийская теория происхождения сказки не выдержала конечного испытания, на ее место явилась другая теория, знающая и иные центры проичхождения сказки, чем Индию…» (стр.160).
Ольденбург С.Ф. Serge d’Oldenbourg. Le conte dit populaire: problems et methodes // Revue des études slaves, tome 9, fascicule 3-4, 1929.
«C’est en Russie que s’est posée cette question du conteur; elle y a été, ensuite, approfondie, et les savants russes ont été amenés à s’occuper du texte du conte, de sa composition, et de son interprétation comme oeuvre littéraire. Cette manière de recueillir et d’étudier les contes est déjà considérablement répandue; beaucoup d’hommes cultivés réclament maintenant des preuves à ceux qui continuent d’opposer radicalement conte «populaire» et conte littéraire, et plus généralement, textes «populaires» et textes «littéraires». Cette opposition, disons-le, n’a pas de sens : la littérature dite «populaire» n’existe pas en dehors de «la littérature» tout court» (p.236).
Ольденбург С.Ф. Предисловие // Русские народные сказки. М.-Л., 1930, с.1-4.
«Работы последнего времени в области классификации сказки, желающие приблизить эту классификацию к систематике в области минералов, растительного мира и мира животных, привели к попыткам поставить углубленно вопрос о морфологии сказки, который необходимо разрешить раньше, чем можно говорить о действительно научной ее классификации» (стр.3).
Ончуков Н.Е. Сказки одной деревни // Сергею Федоровичу Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельностию Сборник статей. Л., 1934.
«Большая разница в сказочных репертуарах Шок-озера и Тавдинского края» (стр.404).
«Если в Шокозере еще держатся сказки про зверей, бывают еще «старинные» сказки (лопоток, репка и др.) и волшебные, зато мало бытовых» (стр.406).
«Один знает волшебные сказки, другой ни одной волшебной сказки, третий бытовые и порнографические, четвертый исключительно порнографические» (стр.406).
Пиксанов Н.К. Горький о фольклоре // Советский фольклор, 1935, № 2-3, с.331-340.
«Его бабушка Акулина Ивановна Каширина, высоко одаренная женщина, была страстная любительница, собирательница и исполнительница народно-поэтических произведений… Няня будущего писателя, Евгения, была сказочница, с особым репертуаром – сказок богохульных и антицерковных. В Нижний, в усадьбу Кашириных, забредали постоянно народные певцы, напр., слепой нищий Никитушка, репертуару коего завидовала сама Акулина Ивановна» (стр. 331).
Пропп В.Я. Морфология сказки. М., 1969.
«… есть вещи, которые изложить популярно невозможно (стр.7).
«Предполагалось дать исследование не только морфологической. но и совершенно особой л о г и ч е с к о й структуры сказки, что подготовляло историчекое изучение сказки» (с.8).
«Как только мы выходим за грань абсолютно подлинной сказки, так начинются осложнения. Сборник Афанасьева в этом отношении представлет собой удивительно благодарный материал. Но уже сказки братьев Гримм, давая в общем ту же схему, обнаруживают менее чистый и устойчивый вид ее» (с.90).
Пропп В.Я. Книга по истории немецкой фольклористики. [Рец. На книгу: G.Jungbauer, Geschichte der Deutschen Volkskunde, — “Sudeten deutsche Zeitschrift”, 2, Beiheft, Prag, 1931] // Советский фольклор. Сборник статей и материалов, № 2-3б М.-Л., 1936, с.428-430.
«Под “Volkskunde” здесь понимается наука, имеющая своим предметом язык и поэзию “народа”, его верования и обычаи, народную медицину и всю область материального быта. Такое определение чрезвычайно широко – в него входит, напр., лингвистика» (стр.428).
«Одним из основных вопросов здесь является вопрос о разграничении п р е д м е т а науки и и с т о р и и его… В и с т о р и и Volkskunde может быть речь только о том, как эти вопросы и с с л е д о в а л и с ь . Можно ли Цезваря или Плиния или Тацита считать этнографами и начинать с них историю этнографии, в частности – немецкой Volskunde? Нам кажется – нельзя» (стр.428).
«… Нечто, названное в немецкой науке QuellenKunde (“источниковедение”)» (стр.429).
«Собственно с бр.Гримм начинается немецкая Volkskunde» (стр.429).
Пропп В.Я. Трансформация волшебных сказок // Поэтика. Временник отдела словесных искусств, IV, Л., 1928, с.70-89.
«Сходство это (сказок. – ПБ) до сих пор всегда определялось сюжетом и его вариантами. Такой метод приемлем только в одном случае, если стоять на точке зрения самостоятельного зарождения видов. Сторонники этого метода не сравнивают сюжеты меж собой и такое сравнение считают невозможным или, во всяком случае, – ошибочным (стр. 70).
«Таким образом, мы вновь возвращаемся к необходимости сопоставлять не по внешнему сходству, а по одинаковым составным частям» (стр. 173).
Сакулин П.Н. Русская лиература. Социолого-синтетический обзор литературных стилей. Часть первая. Литературная старина. М., 1928.
«К области устного эпоса относится далее сказка. Богатейший и необычайно трудный отдел» (стр. 64)
«Необходимо однако условиться, что мы должны понимать под сказкой. Некоторые склонны под народными сказками подразумевать “всякий устный рассказ, сообщаемый слушателями в целях занимательности” (Борис и Юрий Соколовы). Конечно, царство сказки очень раздвинуло свои границы. Но все же необходимо точнее определить специфические признаки сказки, как самостоятельного жанра, и искать этих признаков в том типе сказки, который можно считать самым характерным. Таким типом является сказка волшебная, чудесная, фантастическая; та сказка, которую гениально охарактеризовал Пушкин (в “Прологе” 1828 г. к “Руслану и Людмиле”):
Там чудеса, там леший бродит etc.
Такая сказка, может быть, уже не преобладает количественно, но это есть сказка par excellence. У нее свой стилевой канон. Все, что потом вовлекается в сферу сказки, подчиняется своеобразным законам сказочного царства. Сказка в подлинном значении этого слова – ирреальна… Сказка по преимуществу есть устная беллетристика ирреального склада. Это – во-первых. Во вторых, удовлетворяя в момент своего возникновения различным запросам людей, сказка, действительно, прежде всего культивирует занимательность (Lust zum Fabulieren) и ценит поэтическую незаинтересованность слушателей (в кантовском смысле)” (стр. 64-65).
«По определению проф.Халанского, “сказка – рассказ, не имеющий иной цели, как действовать на фантазию слушателей, и в основе своей заключающий вымышленное событие, интересное или самой своей невероятностью, или юмористическими ситуациями”.
Это верно, но не вполне. Нельзя представлять себе дело так, что сказка служит только одной забаве и балагурству. Она – “бесцельна с целью». При всем своем простодушии. Она не чуждается юмора, сатиры и назидательности; она умеет быть то язвительной и колкой, то серьезно наставительной» (стр. 65-66).
«В-четвертых, свои мотивы сказка могла почерпать из переживаний человека во сне или в бреду. Friedrich von der Leyen склонен придавать этому моменту особо важное значение для генезиса сказки. Во всяком случае сказка часто пользуется «вещими снами» (стр. 66).
«Сказка была любимой гостьей всюду: в княжеских гридницах, в царских палатах, в боярских светлицах и спальнях, в домах богатых граждан и в лачугах бедноты. Всем казалась она привлекательной. Но культивировалась сказка все-таки больше в быту привилегированных людей, которые держали при себе искусных по этой части специалистов, сказочников, бахарей. Сведения о них идут еще с XII в. Профессиональные сказочники, бахари, разумеется, сыграли ту же роль, что в других областях скоморохи. Их искусству обязана сказка своим стилем. Конечно, стиль этот в значительной степени международный. Восточная сказка прежде всего послужила для России высоким образцом. Восток, можно сказать – классическая родина сказки» (стр. 67).
Соколов Ю. М. Очередные задачи изучения русского фольклора // Художественный фольклор . Вып. I. 1926.
«Но прежде чем приступить к характеристике этих задач, совершенно необходимо условиться о самом понимании термина «фольклор» и близких к нему терминов, иногда его заменяющих… — «народная словестность», «устная словесность», народная поэзия» и т.д.» (стр.5).
«… нет достаточной устойчивости в употреблении таких терминов, как «сюжет», «мотив», «эпизод», «ситуация», «фабула», «тема» и т.д. Эта недоговоренность существует и в общем литературоведении, но там есть некоторая возможность индивидуального истолкования того или иного термина и применения его в условном значении в пределах одного какого-либо исследования» (стр.19).
Соколова В.К. Дискуссии по вопросам фольклористики на заседаниях Сектора фольклора Института этнографии // Советская этнография, № 3, 1948, с.139-146.
С.П.Толстов: «Автор (Пропп. – ПБ) отрывает сказки от национальной почвы, от определений социально-экономической действительности, игнорирует их содержание» (стр. 140).
Он же: «Истории как таковой для него не существует, есть лишь некая неизменяемая схема первобытного общества и возникшая на ее основе общая для всех народов схема обряда инициации. Этот обряд, по мнению проф.Проппа, и дал содержание волшебной сказки, которая дальше без изменений доживает до нашего времени… сказка, по его мнению, отражает не реальную действительность, а действительность, данную в обряде» (стр. 141).
Е.В.Гиппиус: «… основной порок работы проф.Проппа – подмена живого содержания формальной схемой и оперирование поэтическими мотивами как некоей арифметической суммой – идет от финско-скандинавской школы, где все недостатки компаративизма выступают особенно обнаженно» (стр. 140).
Л.Г.Бараг: «Основной порок всех этих исследований в том, что сказка и обряд схематизируются и берутся вне времени и пространства. Проф.Пропп отвлекается от живого процесса народного творчества… Стилистическая форма русской сказки, сложилась в период феодализма, а не в доисторическую эпоху как это хочет доказать проф.Пропп» (стр.140).
С.А.Токарев: «Вслед за некоторыми буржуазными учеными проф.Пропп утверждает, что сказка в первобытном обществе отсутствует и появляется лишь как следствие разложения обряда, тогда как наблюдения этнографов показывают, что сказки естьи у первобытных народов, и они существуют одновременно с обрядом, удовлетворяя иным потребностям» (стр. 140).
Сумцов Н.Ф. Малорусские сказки по сборникам Кольберга и Мошинской (Из XXII кн. «Этнографического обозрения). М., 1894, с.97-135.
«В русской этнографии сборник сказок Кольберга нужно поставить вслед за сборниками Чубинского и Манжуры» (стр.98).
Толстой И.И. Возвращение мужа в Одиссее и в русской сказке // Сергею Федоровичу Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельностию Сборник статей. Л., 1934.
«В настоящее время литературоведческая наука склонна предполагать обратное: зависимость Одиссеи от сказки» (стр.513).
Троицкий И.М. Античный мир и современная сказка // Сергею Федоровичу Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельностию Сборник статей. Л., 1934.
«… Вундт, для которого сказка является первой ступенью развития мифа, более ранней, чем сага или мифы о богах» (с.524).
Тудоровская Е.А. Некоторые черты доклассового мировоззрения в русской народной волшебной сказке // Русский фольклор. Материалы и исследования, т. V, 1960.
Для советского исследователя прежде всего неприемлемо свойственное многим ученым прошлого настойчивое архаизирование волшебной сказки. Еще недавно даже у некоторых советских ученых (В. Г. Тан-Богораз, В.. Я. Пропп, последователи Н. Я. Марра) все решительно мотивы сказок приводились в связь с глубокой древностью, иной раз совершенно насильственно (стр.102).
На самом деле, сказки народов, принадлежащих к развитому классовому обществу (например, русские сказки, записанные в X V I I I — X I X веках), всегда основаны на представлениях социальной борьбы — на классовом конфликте, на семейной имущественной вражде (стр.102).
Тудоровская Е.А. О классификации волшебных сказок // Советская этнография, № 2, 1965.
«Сюжеты сказок отражают действительность той эпохи, в которую они были созданы, и классификация сюжетов должна с этим сообразоваться» (стр.57).
«Вся масса классических русских волшебных сказок по характеру ведущего конфликта в сказке распадается на четыре основных типа: 1) архаические сказки, 2) героические с казки, 3) сказки с семейн . Русская сказка. М., 1984, с.3-22.
«О ней (“Морфологии сказки”. – ПБ) говорилось (хотя обычно неодобрительно) во в с е х учебниках и учебных пособиях 30-50-х годов» (стр.7).
«Видимо, все-таки основную роль в своеобразной судьбе первой книги В.Я.Проппа играл не пресловутый “языковой барьер» или какие-либо факторы ненаучного характера, а общее состояние фольклористики, лингвистики и этнографии и у нас, и за рубежом, господство других школ и направлений, идеи которых до поры до времени не благоприятствовали активному восприятию “Морфологии сказки”. Только интенсивное развитие общей лингвистики, теории информации, семиотики, социальной психологии, современной теории культуры, лингвистики текста и других родственных наук, приведшее к развитию системных и структурных изучений, создало благоприятную почву для восприятия и широкого распространения концепции В.Я.Проппа, заставило вспомнить о ней» (стр.7).
«Принято было формулировать оценку книги своеобразными метафорами, которые, кажется, не принадлежали М.К.Азадовскому, но имели широкое хождение среди многочисленных его учеников. Говорили, что В.Я.Пропп изучение архитектуры как искусства подменяет инженерным трактатом о несущих балках конструкции или изучение человека как живого организма – рентгеновскими снимками или рассматриванием скелета. Мы, по характеру наших тогдашних интересов и представлений, не понимали сути задачи, поставленной В.Я.Проппом, и не способны были осознать (если дажеоперировать теми же метафорами), что и история архитектуры не может ограничить себя изучением украшений на фасаде зданий, она невозможна без инженерных проблем, как и изучение целостного организма без остеологии. Такое противопоставление не только не точно, но и бессмысленно» (стр.14).
Халанский М.Е. Сказки // История русской литературы. Том I. Народная словесность. М., 1908, с.134-158.
«Сказка – разсказ, не имеющий иной цели, как действовать на фантазию слушателей, и в основе своей заключающий вымышленное событие, интересное или самой своей невероятностью или юмористическими ситуациями. Сказка есть продукт человеческой способности к творческому вымыслу, действующей у разных народов и на разных ступенях культуры. Для народной неграмотной массы она служит средством удовлетворения эстетических потребностей в такой же мере, в какой для образованного и культурнаго общества повесть или роман. Поучение или нравоучение не составляет существенной черты сказки, главное назначение епя – доставление удовольствия занимательностью» (стр.134-135).
«Благодаря трудам многих русских этнографов русский сказочный материал является в настоящее время собранным в весьма значительном количестве» (стр.135).
«… вообще-то, в строгом смысле слова, нет какого-либо исключительнаго особеннаго нацианальнаго фольклора русскаго, французскаго, немецкаго и т.д., а есть один европейский и даже вообще универсальный фольклор. Для местных или областных национальных фольклоров остается только переработка общих сказочных сюжетов и предпочтение, оказываемое одним народом или какой-либо ветвью его одним сюжетам, другими – другим. Общность сказочных сюжетов является результатом общения народов, неотразимой потребности натуры человека, и заимствования, самаго живого фактора человеческой культуры, необходимаго закона человеческаго прогресса» (стр.138).
«Заимствование и усвоение традиционнаго перехожаго летучаго сюжета новой этнической средой совершается при одном непременном условии – при подготовке почвы в этой последней для восприятия новаго поэтическаго образа…» (стр.139).
Шкловский В.Б. Искусство как прием // Поэтика. Сборник по теории поэтического языка. II. П., 1919, с.101-114.
«… Потебня не различал язык поэзии от языка прозы. Благодаря этому он не обратил внимания на то, что существует два вида образа: образ, как практическое средство мышления, средство об’единять в группы вещи, и образ поэтический — средство усиления впечатления» (стр.103).
Шкловский В.Б. Связь приемов сюжетосложения с общими приемами стиля // Поэтика. Сборник по теории поэтического языка. II. П., 1919, с.115-150.
«…Если в различных народных средах мы встречаем формулу с одинаковой, случайной последовательностью в (а – вв1, в2 и т.д.), такое сходство нельзя, безусловно, вменить сходным процессам психики; если таких в будет 12, то, по расчету Джекобса (Folklore, t. III, s. 76), вероятность самостоятельного сложения сводится к отношению 1:479, 001, 599, и мы вправе говорить о заимствовании кем-то у кого-то».
Но совпадение сюжетов встречается и там, где нельзя предположить заимствования, например: сказка североамериканских индейцев о том, как птицы выбирали себе царя и выбранной при помощи хитрости оказалась самая маленькая, весьма сходна с европейской сказкой на ту же тему; так же сходна одна занзибарская сказка со сказкой Гримма № 15.
Особенно замечательна потанинская параллель между историей Бата (Битью) и жены Анту (египетская повесть о двух братьях) и тюркской сказкой об Идыге.
Отмечаю, что промежуток между записями этих двух сказок – около четырех тысяч лет. Правда, в таких случаях прибегают к гипотезе, что сказка занесена колонистами, но объяснение это слишком напоминает предположение Вольтера, что окаменевшие морские раковины на Альпийских горах занесены туда пилигримами. Кроме того, совершенно непонятно, почему при заимствовании должна сохраняться случайная последовательность мотивов. При свидетельских показаниях именно последовательность событий сильнее всего искажается. Кроме того, сказка, даже оставаясь в одной языковой среде, вовсе не отличается такой устойчивостью своего текста. «Послушаем сказчика. У хорошего слова так и нижутся, как бисер, слышен даже ритм, целые стихи. Нo это в тех сказках, которые он натвердил, часто рассказывал. Ритм случайный, стихи – явно из обычных былинных оборотов. Заставьте его повторить, он многое передаст другими словами. Спросите, не знает ли той же сказки кто-нибудь другой, – он укажет вам на однодеревенца, имярек. Имярек вместе с ним слышал от такого-то старика или прохожего.
Вы просите Имярека рассказать ту же сказку, она передается не только другим языком, другим складом речи, но иногда другим ладом. Один вводит или сохраняет жалостные подробности, другой вносит или удерживает насмешливый взгляд на иные эпизоды, третий выбирает или прилаживает из другой сказки (или из общего всему люду сказчиков склада, о чем после) иную развязку, появляются новые лица, новые похождения. Вы ведете с ним далее расспросы, как научился он сказке: на Ладожском или Онежском озере ловил он рыбу, на пристанище, на фатере или у костра, у него было слышано много сказок. Одни рассказывались у повечан, другие у заолонежан, третьи у корелов, четвертые у шведов (финнов). Сколько мог он вместить и запомнить по своей природе, он вместил и запомнил, а явилось у него едва две-три сказки, известные, причастные всему народу представления оделись в известное платье, получили известный склад речи. «Сказка – складка».
Сказка рассыпается и создается вновь.
Подвожу итоги.
Случайные совпадения невозможны. Совпадения объясняются только существованием особых законов сюжетосложения. Даже допущение заимствований не объясняет существования одинаковых сказок на расстоянии тысяч лет и десятков тысяч верст. Поэтому подсчет Джекобса неправилен; он предполагает отсутствие законов сюжетосложения и случайное расположение мотивов в ряды. На самом же деле сказки постоянно рассыпаются и снова складываются на основании особых, еще неизвестных, законов сюжетосложения» (стр.116-117).
«Многое можно возразить против этнографической теории и по вопросу о происхождении мотивов. Представители этого учения объясняли сходство повествовательных мотивов тождеством бытовых форм и религиозных представлений. Это учение обращало на мотивы свое исключительное внимание, только вскользь подымая вопрос о значении влияния друг на друга сказочных схем и совершенно не интересуясь законами сюжетосложения. Но и помимо этого этнографическая теория не точна в самом своем основании. По ней сказочные мотивы-положения являются воспоминаниями о действительно существовавших отношениях. Так, например, кровосмешение в сказках свидетельствует о первобытном гетеризме, помощные звери – следы тотемизма, похищение невест в сказках – воспоминание о браке посредством увоза. Подобными объяснениями положительно завалены все работы, в частности – труды А.Н. Веселовского» (стр.117-118).
«Не отрицая возможности возникновения мотивов на бытовой основе, я отмечаю, что для создания таких мотивов обыкновенно пользуются коллизией обычаев – противоречием их: воспоминание о несуществующем больше обычае может быть использовано для построения конфликта… Таким образом, здесь сказывается тот же закон, который делает обычай основой создания мотива тогда, когда обычай этот уже не обычен» стр.119).
Эйхенбаум Б.М. Как сделана «Шинель» Гоголя // Поэтика. Сборник по теории поэтического языка. II. П., 1919, с.151-165.
«Композиция новеллы в значительной степени зависит от того, какую роль в ее сложении играет личный тон автора, т.-е. является ли этот тон началом организующим, создавая более или менее иллюзию сказа, или служит только формальной связью между событиями и потому занимает положение служебное. Примитивная новелла, как и авантюрный роман, не знает сказа и не нуждается в нем, потому что весь ее интерес и все ее движения определяются быстрой и разнообразной сменой событий и положений. Сплетение мотивов и их мотивации — вот организующее начало примитивной новеллы. Это верно и по отношению к новелле комической — в основу кладется анекдот, изобилующий сам по себе, вне сказа, комическими положениями.
Совершенно иной становится композиция, если сюжет сам по себе, как сплетение мотивов при помощи их мотивации, перестает играть организующую роль, т.-е. если рассказчик так или иначе выдвигает себя на первый план, как бы только пользуясь сюжетом для сплетения отдельных стилистических приемов. Центр тяжести от сюжета (который сокращается здесь до минимума) переносится на приемы сказа, главная комическая роль отводится каламбурам, которые то ограничиваются простой игрой слов, то развиваются в небольшие анекдоты. Комические эффекты достигаются манерой сказа. Поэтому для изучения такого рода композиции оказываются важными именно эти „мелочи“, которыми пересыпано изложение — так что стоит их удалить, строение новеллы распадается» (стр.150).
«Многие новеллы Гоголя или отдельные их части представляют интересный материал для анализа такого рода сказа. Композиция у Гоголя не определяется сюжетом — сюжет у него всегда бедный, скорее — нет никакого сюжета, а взято только какое-нибудь одно комическое (а иногда даже само по себе вовсе не комическое) положение, служащее как бы только толчком или поводом для разработки комических приемов. Так — „Нос“ развивается из одного анекдотического события; „Женитьба“, „Ревизор“ вырастают тоже из определенного неподвижно пребывающего положения; „Мертвые Души“ слагаются путем простого наращивания отдельных сцен, объединенных только поездками Чичикова. Известно, что необходимость иметь всегда что-нибудь похожее на сюжет стесняла Гоголя» (стр.152).
«Den einzelnen Märchentypen sind, soweit möglich, vollständige Erzählungen zu Grunde gelegt worden.Es wäre natürlich auch denkbar gewesen, ein systematisches Verzeichnis der einzelnen Episoden und Motive auszuarbeiten, doch hätte dies eine solche Zerstückelung aller vollständigen Märchenerzählungen zur Folge gehabt, dass der Forscher weit geringeren Nutzen aus dem Verzeichnis gezogen hätte» (S.V).
Kluckhohn Clyde. Myths and Rituals: A General Theory // Myth and Literature. Contemporary Theory and Practice. Lincoln, 1969 (1966).
‘To a considerable degree the whole question of the primacy of ceremonial or mythology is as all questions of ‘the hen or the egg’ form. What is really important, as Malinowski has so brilliantly shown, is the intricate interdependence of myth (which is one form of ideology) with rituals and may other forms of behavior» (p.37).
