Сравнительный анализ австралийского мифа «Злой человек и его собака» (язык лоритья) и русской сказки «Волк и коза» (в западной традиции, «Волк и семеро козлят») показывает, насколько близкими оказываются даже очень далекие географически «культурные круги», с точки зрения морфологии. Небольшая структурная дистанция позволяет нам более точно определить понятие мотива как важнейшего теоретического объекта в исследованиях по фольклору.
Под структурой здесь следует понимать двойственную природу нарративного фольклора. Так, с одной стороны, тело волшебной сказки разделено на 27 мотифем, а, с другой стороны, в сказке выделяются три основных персонажа: агонист, протагонист, антагонист. С этой точки зрения мотив есть не что иное, как результат совместной работы этих двух законов. Наличие более четкой организации (структуры) текста явлений фольклора способствует созданию метода выявления отдельных мотивов, который существенно не отличается по своей точности от естественно-научных методов. Именно об этом мечтал Пропп как создатель первой работающей сказочной модели. В каком-то смысле содержание одного из этих законов отвечает за сущность, а другой — за происхождение наблюдаемых явлений.
Основываясь на двух отдельных текстах, один из которых на первом этапе интуитивно классифицируется как «миф», а другой – как «сказка», трансформацию мифа в сказку можно представить вполне рациональным способом. Для достижения этой цели достаточно провести не очень сложный эксперимент с матрицей (прямоугольной таблицей, совокупностью строк и столбцов, на пересечении которых находятся её элементы). Сам факт создания такой таблицы является доказательством того, что задача приведения к сопоставимому виду таких, казалось бы, не поддающихся сравнению явлений, как австралийский миф и русская сказка, имеет решение. В результате становится теоретически возможным историческое изучение фольклора на основе объективного метода, предсказанного Проппом.
Графически это выглядит следующим образом:
Небольшое замечание по поводу герменевтики фольклора. Здесь все так же, как с научной теорией. Согласно Попперу, понять теорию, значит реконструировать ее историю. Однако для этого прежде ее надо «нарисовать» или «увидеть», скажем, как матрицу. С этой точки зрения, теория мотифем есть теория матриц, примененная к изучению явлений фольклора.
Согласно матричной теории сказки настоящее действие волшебной сказки начинается с выражения однажды («кто бы мог подумать»), а действие первосказки («первобытной сказки») – с выражения наконец («что-то пошло не так»). В этом смысле первосказка есть сказка-головоног, в повествовании этой сказки, как на рисунках детей до определенного возраста, отсутствует тело. Практически, маленькие дети рисуют сказочного колобка.
При этом, конечно, не следует путать божий дар с яичницей. Использование данного «геометрического» образа уместно при характеристике вида традиционных нарративов, но не психологии носителей традиционной культуры. Миф и сказка – это как раз та область, где психологам делать совершенно нечего, ибо в предмет исследования психологии входит именно то общее, что объединяет представителей разных культур — в пространстве и во времени (это к вопросу об «этнопсихологии»). Можно сказать, этнография как теоретическая дисциплина начиналась именно с тезиса о единстве человеческой психики. Обратное вряд ли будет когда-нибудь доказано. Такие попытки, время от времени, конечно, встречаются, но всякий раз с треском проваливаются, делая их авторов мировыми знаменитостями.
Скачать
