Настоящее исследование посвящено происхождению сложноподчиненных сказок. В частности: сюжет «Орфей и Эвридика» лежит в основе такого рода сказок Старого Света.
В статье «Сложноподчиненные волшебные сказки. Львиный жаворонок etc» [1] при решении вопроса, какими способами (какими союзными мотивами) и к какому элементу (мотиву) главного хода крепится придаточный ход, нами был сделан вывод о том, что в качестве соединительного (союзного) мотива используется мотив нарушения, который описывает некое несвоевременное или неосторожное (недостаточное) действие, нарушающее поставленное условие (срок исполнения и пр.) в пространстве мотифемы возвращения. В сказках типа Аарне 402 такое действие совершает искомый персонаж, в качестве которого выступает либо муж (Аф. 269), либо жена (Гримм 88).
Однако, с другой стороны, известно, что носители традиции, трансформируя сказки, не раскрывают их, т.е. не обнажают для себя их внутреннее строение (грамматику и синтаксис), оперируя взаимным наложением (проецированием) целых сказок. Так, в упомянутой статье была описана сущность, т.е. принцип функционирования (существования) сложноподчиненных волшебных сказок. Сейчас речь пойдет об их происхождении.
Ранее мы исходили из тезиса о том, что морфология этих сказок объясняется отмеренной сказчику творческой свободой, которая выражается в произвольном осложнении мотива возвращения (протагониста). Этот тезис говорит, что сообщение об изломе линии обратного пути дается «открытым текстом», в результате чего возникает задержка или препятствие в виде «мертвой петли», т.е. некое подпространство, где помещается собственная мотифема подвига или трудной задачи.
Как это нередко бывает в науке, наша находка имеет случайный неслучайный характер, когда поиск ведется сознательно в совершенно определенном направлении, но сам момент и место обнаружения ранее неизвестного эмпирического факта или построение (возникновения) теоретического объекта являют собой непредвиденный результат по пословице «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что». Это как раз та ситуация, которая описывается с помощью понятия поризма, введенного Б.С.Грязновым. «В античной литературе, – писал он, – поризмом называли утверждение, которое получалось в процессе доказательства теоремы или решения задачи, но получалось как непредвидимое следствие, как промежуточный результат. Хотя поризм получается как логическое следствие, для исследователя он может оказаться неожиданным, поскольку не является целью познавательной деятельности» [2].
При изучении сложноподчиненных сказок типа Аарне 402 (Царевна-лягушка) выясняется, что, с точки зрения морфологии, в этот же ряд попадает сказка «Марья Моревна» (Аф. 159). В связи с задачей классификации этой сказки трудность возникает с определением срединного мотива. Какая из двух предложенных формулировок верна? «Иван-царевич похищает Марью Моревну у Кощея Бессмертного» или «Иван-царевич уговаривает Марью Моревну бежать от Кощея Бессмертного»?
Более точно здесь подходит характеристика действий героя как формы уговаривания. Царевич склоняет (подговаривает) Марью Моревну к побегу, или устраивает побег с помощью уговоров, убеждая искомого персонажа в безопасности задуманного предприятия: «Авось не догонит!
В этом виде (к вопросу об исчезновении «опознаваемых сюжетных типов» [3] ) данная сказка совершенно выпадает из системы Аарне. Мы обнаруживаем неопознанный сюжетный тип (по аналогии с НЛО) не где-нибудь там, очень далеко, «среди снегов и джунглей», а в самом сердце территории Аарне.
На первый взгляд, оппоненты Аарне и мечтать не могли о таком убийственном аргументе в пользу тезиса о том, что даже для Старого Света сюжетные типы Аарне являются «всего лишь ориентирами в поиске аналогий». Тем не менее, при ближайшем рассмотрении этот довод не кажется столь бесспорным, так как срединный мотив уговаривания в качестве термина фольклора не является гапаксом, ибо встречается не однажды. В этой связи мы можем привести несколько примеров, не переставая удивляться интуиции Афанасьева, присвоившего трем сказкам соседние по порядку номера (см. табл. 2).
Все три идущие подряд сказки из афанасьевского сборника в качестве смыслового ядра используют мотив уговаривания или подговаривания (соблазнения, совращения, улещивания, смущения) протагонистом искомого персонажа при отсутствии антагониста (чудесного противника). В самом общем виде речь идет о некотором эквиваленте образа запретного плода или сосуда («ящика») Пандоры, объясняющего свойство людей быть смертными. Кстати, откуда в сказке «Царевна-лягушка» (Аф. 269) появляется коробчонок? «Вдруг поднялся великий стук да гром — весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с своих мест и не знают. что им делать; а Иван-царевич говорит: «Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке (sic! – ПБ) приехала».
В сказках двум упомянутым, условно говоря, мифологическим (актеры – боги) образам соответствует образ запертой комнаты, где в цепях томится Кощей Бессмертный, «смерть» (душа) которого заключена в яйце подобно тому, как смерть в качестве одной из зол содержится в сосуде, оставленном на попечении Пандоры. Особо отметим, что в восточных сказках душа «кощееподобных» существ содержится в птице (ласточке, попугае). Так выглядит проблема курицы (изначально птицы) и яйца в фольклоре.
Помимо отсутствия антагониста у сказок рассматриваемого типа есть еще одна странность. Это сказки, которые, вопреки известному определению Проппа (волшебная сказка – это преимущественно развитие действия от вредительства или недостачи к свадьбе в качестве развязки [4] ), не заканчиваются свадьбой, но с нее начинаются. В этих обстоятельствах, возможно, не все, но очень многое встанет на свои места, если сказки, начинающиеся со свадьбы, сопоставить со сказанием об Орфее и Эвридике, которое тоже начинается со свадьбы (см. ниже табл. 3).
Как было замечено, сюжет об Орфее и Эвридике является мифом лишь «по должности», поскольку здесь действуют боги или полубоги (потомки богов). Срединным мотивом является мотив уговаривания. Орфей добивается согласия Аида и Персефоны отпустить Эвридику из царства мертвых подобно тому, как Иван-царевич убеждает Марью Моревну бежать от Кощея Бессмертного. Кстати говоря, в древнегреческом варианте мы находим утраченный волшебными сказками элемент, а именно: антагониста в лице властителей царства мертвых – Аида и его супруги Персефоны. В этом плане, сказка об Орфее и Эвридике когда-то могла быть мифом, – мифом о происхождении смерти.
Еще одно несомненное сходство структурного свойства заключается в том, что русские сказки интересующего нас вида, как и древнегреческое сказание об Орфее и Эвридике, представляют собой двухчастными повествованиями, в них совершенно не развиты мотивы, входящие в третью метамотифему.
Собственно говоря, Кощей Бессмертный тоже есть антагонист, с которым Иван-царевич вступает в борьбу. Только борьба эта заключается в состязании стража (задача – удержать) и узника (задача – вырваться), убегающего и догоняющего, в общем, похитителя и освободителя похищенной царевны, выражаясь по-нашему, по-сказочному.
Несколько сложнее с трактовкой мотива «кто лучше выполнит поручение – тот унаследует царский титул» в сказках на сюжет «Царевна-лягушка». Но и здесь можно различить, выявить момент уговаривания (царя, короля, отца, свекра), причем даже в более четкой форме. Будем считать мотив состязания невесток менее древней, иносказательной формой уговаривания, чем собственно мотив уговаривания, хотя, с другой стороны, уговаривание (склонение к побегу) искомого персонажа подразумевает упрощение персонажной схемы за счет антагониста (чудесного противника), который становится как бы невидимым для аудитории в качестве молчаливо подразумеваемого элемента повествования.
Таким образом, сказки со срединным мотивом уговаривания и производными от этого мотива мы теперь будем упоминать под номером Аарне 402. Первыми в ряду должны стоять сказка с условным названием «Орфей и Эвридика» и русская сказка «Царевна-лягушка». В качестве образца для рассуждений (построений) к этому же семейству наряду со сказкой «Царевна-лягушка» (Аф. 269) следует отнести сказку «Кощей Бессмертный (Аф. 158), «Марья Моревна» (Аф. 159), «Федор Тугарин и Анастасия Прекрасная» (Аф. 160).
Такое заключение, вероятно, тем более верно, что в сказках типа «Царевна-лягушка» мотив возвращения прежнего, человеческого облика топологически (морфологически) эквивалентен мотиву возвращения из царства мертвых («по эллипсу», царства Кощея Бессмертного). По крайней мере, эта категория волшебных сказок имеет своим источником представления о загробном мире, подтверждая мысль, некогда высказанную Проппом [5].
Говоря иначе, все это варианты сказки об Орфее и Эвридике, но с благополучным исходом. Версия, согласно которой эти сказки возникли в результате простого осложнения мотива возвращения, как кажется, отпадает. В данном случае осложнение имеет место, но его цель изменение знака исхода на противоположный по формуле поверья, в свое время предложенной Аланом Дандисом [6]. А этой формуле, отвлекаясь от того факта, что Дандис не совсем удачно приравнивает понятие мотифемы к понятию функции Проппа, можно придать следующий вид. Если нарушить некий запрет, произойдет какая-нибудь беда, но этой беды можно избежать, совершив компенсирующее действие. Для этого будет достаточно готового трафарета сказок Аарне 400 (Поиск похищенной царевны).
Примечательно, что в целях обоснования идеи структурного сходства сказок и поверий Дандис прибегает к сравнению сказания об Орфее со сказкой зуньи «Девочка и сверчок», где девочка нарушает запрет трогать сверчка, отчего сверчок умирает. Возможность благополучного исхода он показывает путем сравнения другой сказки зуньи с другим поверьем: если женщина нарушит запрет есть пресный хлеб, ассоциирующийся с охотой на оленей, у нее родятся близнецы, если только прежде не обнести хлеб четыре раза вокруг ступени приставной лестницы дома. Точно так же в русских сказках. Если нарушить определенный запрет, Кощей Бессмертный унесет жену, но, если добыть яйцо со смертью Кощея и убить его, жену можно вернуть.
Сделанные нами наблюдения позволяют прояснить вопрос о возможных путях происхождения сказки «Певун и прыгун-жаворонок» (Гримм 88), которую, ориентируясь на форму предварительного хода (от вредительства к свадьбе), ошибочно принимаемого за завязку этой сказки, обычно определяют как сказку типа Аарне 425. Свадьба и предшествующая ей коллизия не принадлежит к телу данной сказки. Завязкой здесь служит мотив поездки героини на свадьбу сестры вместе с мужем-львом (отлучка), мотив оставления отверстия, через которое пробивается луч света (нарушение) и мотив наставления, снаряжения (указания направления превратившимся в белого голубка мужа-льва – роняемых капель крови и белых перышек) с последующей отправкой в путь.
В действительности эта сказка должна быть помещена под номером Аарне 302. Ее исторический путь, конечно, опуская множество промежуточных ступеней, можно проследить с помощью таблицы 4 (см. ниже). Первоначально это была сказка типа 425 (Аленький цветочек), которая, пройдя где-то (=когда-то) сквозь сказку типа 402 (Царевна-лягушка), стала сказкой типа 302 (Кощеева смерть в яйце), восприняв структуру сложноподчиненной сказки.
Под сюжетным типом Аарне 302 мы понимаем сказки со срединным мотивом добычи Кощеева яйца. В сказке «Певун и прыгун-жаворонок» роль такого мотива выполняет добыча одиннадцатого прута, что требовало от первого исполнителя изобретательности при создании образа даров солнца и месяца – ящичка с платьем, блиставшим как солнце, и яичка с золотой наседкой и двенадцатью золотыми цыплятами, – которые (ящичек и яичко. – ПБ) героиня заочно использует против злого волшебника, отца королевны-дракона, подкупая ее, чтобы попасть в спальню к похищенному мужу и разбудить его.
В конечном счете, именно манипулирование аналогами Кощеева яйца является срединным мотивом придаточного хода и именно от злого волшебника как антагониста (хозяина потустороннего для протагониста мира) она и ее суженый убегают в полете на птице грифе.
Тема происхождения сложноподчиненных волшебных сказок на этом, конечно, не исчерпывается, имея в виду вопрос о взаимоотношениях сказок типа Аарне 402 (Царевна-лягушка) со сказками типа Аарне 301 (Три подземных царства), сказками типа Аарне 302 (Смерть Кощея в яйце) или сказками типа Аарне 551 (Молодильные яблоки).
Как можно было заметить, мы не в первый раз под разными ракурсами и под разными предлогами обращаемся к этой теме перекрестного цитирования отдельных сюжетов [7]. Что-то всегда требует уточнения, а что-то, возможно, не только редактирования, но и пересмотра. Дело не только и не столько в структуре сказки в целом, но и в алгоритме (структуре) улавливания и определения мотивов. Перефразируя известное высказывание о понятии точки в математике, мотив не есть нечто неделимое, не имеющее частей, простое, не имеющее протяженности; мотив есть то, что удовлетворяет некоторым отношениям, причем именно в роли «всего лишь ориентира» и именно в поиске «аналогий» между сюжетами.
Скачать