Строгое определение понятия мифа – это то, чего хватает исследователям фольклора. Свидетельство тому – книга Джозефа Кемпбелла «The Hero with a Thousand Faces» (1949). Автор собрал огромный материал, пытаясь доказать, что герои всех мифов являются манифестациями одного и того же архетипа, который состоит в единообразии действий, описываемых им как «мифологическое приключение», или «мифологическое путешествие», по формуле обрядов перехода ван Геннепа: отделение – инициация – возвращение. Казус заключается в следующем. В книге Кемпбелла нет ни одного мифа. Нарративы, которые он принимает за мифы, представляют собой либо эпос, либо сказку.
Между тем, герои настоящих мифов, действительно, имеют одно и то же свойство, или архетип, – быть предком определенного клана, или рода. Если мы построим ряды живых тотемных скульптур народов Центральной Австралии или ритуальных масок индейцев северо-западного побережья Северной Америки, они произведут на нас такое же впечатление единообразия, как ряд образов из сказок о гонимой падчерице, где протагонист мифа превращается в антагониста (зд. испытателя, или патрона инициации), следовательно, не является протагонистом волшебной сказки. Протагонист сказки вообще существует не сам по себе. Протагониста волшебной сказки играет его свита – агонист, антагонист и искомый объект.
Проблема «миф и сказка» для этнографов и филологов не требует особых представлений. При этом мы не будем исключать, что данная проблема тесно связана с проблемой «миф и обряд», а в некотором пределе – с проблемой «этнография и филология» в плане разграничения предметных областей. В дальнейшем наше внимание будет сосредоточено на нескольких австралийских мифах. Но прежде нам понадобится достаточно развернутая вступительная часть («введение») с изложением основных теоретических положений и методов, непосредственно из них вытекающих.
Начать следует с того, что миф входит в структуру волшебной сказки, являясь ее непременной составной частью, неотъемлемым атрибутом в виде завязки. Можно сказать, в плане исторической морфологии фольклора миф снабжает сказку мотивами нарушения / вредительства.
В связи с этим подчеркнем, что Пропп не довел свою теорию волшебной сказки до логического конца, ограничив действие ее морфологии только одним видом фольклора. Этому препятствовали некоторые ошибки, в частности, декларативный отказ от понятия мотива (стремление «не думать» про мотивы). Как типы Аарне являются обобщением интуитивно выделяемых сюжетов, так функции Проппа – обобщением интуитивно выделяемых мотивов.
В итоге, собственная модель Проппа оказалась еще очень непрочной, результаты приблизительными. Тем не менее, при оценке его теории в целом, как системы терминов (терминов теории, т.е. понятий), не принципиально, как конкретно он расчленял волшебную сказку, имея в виду понимание составных частей, их число и последовательность.
Эту же мысль можно выразить несколько иначе. В плане воспроизводимости результатов модель Проппа работает отнюдь не безотказно, с большими сбоями и, если так можно выразиться, исключительно под его личным присмотром. Но он совершал движение в верном направлении, разработав строго научный метод табуляции волшебной сказки, и продвинулся значительно дальше своих предшественников, установив, что сказка независимо от сюжета делится на ограниченное число членов, расположенных в строгом, неизменном порядке. Мы назовем это утверждение теоремой Проппа, которая, безусловно, требует доказательств.
Штудируя «Исторические корни волшебной сказки» можно видеть, что концепция происхождения сказки Проппа построена с помощью двух главных инструментов – метода пережитков и обрядовой теории. В этом отношении Пропп ничем не выделялся на фоне своих современников, пользуясь теми теоретическими объектами этнографии, которые были в наличии.
Удивительно другое. В число основных инструментов не вошла его собственная теория морфологии сказки. Хотя сам он был абсолютно убежден в том, что книга «Исторические корни волшебной сказки» является прямым продолжением «Морфологии сказки». Более того, в «Исторических корнях волшебной сказки» Пропп совершенно забывает о запрете, который сам же наложил на использование понятия мотива. Напротив, теперь запрет (по умолчанию) налагается на использование понятия функции в значении непременного элемента композиции. Дело, вероятно, заключается в том, что в целях изложения своей идеи относительно генезиса волшебной сказки Проппу приходится вернуть понятие мотива, а заодно и понятие сюжета в общепринятом смысле – как комплекса мотивов.
Скачать
